Афиша Санкт-Петербурга

22 апреля -25 мая 2011 г.
Куратор Аркадий Ипполитов

Вы уже догадались по названию, что эта выставка отличается от того, как обычно Беллу подают и выставляют. Это выставка, не стану бояться этого слова, вполне концептуальна, если иметь в виду подлинное значение слова концепция, conceptio, что значит наличие некоторой руководящей идеи, а не обычное предложение зрителю понять, что есть общего в выложенных на газете огурце, помидоре и яблоке, а также что у этих трёх есть общего с газетами, – что сейчас концептуализмом мы зовем, Хоть концептуализма тут нимало Не вижу я; да что нам в том? – никакого дела нам до этого нет, и четыре ключевых слова видны в названии, conceptio данной выставки определяющие: Мэпплторп, Конец и Белла Матвеева.

Первые два – начнём с самого главного – Белла Матвеева. Экстравагантная и скандальная, она давно уже стала петербургским мифом, живым доказательством, что в Петербурге всегда – серебряный век, и, как персонаж мифологический, она испытывает определённые неудобства. Приходится влезать в рамки. Например: «Живопись Беллы Матвеевой напоминает грот Тангейзера из замечательной бердслеевской прозы. Этакая хрупкая роскошь заблудившихся фантазий. Возникает чувство, что попадаешь в волшебную пещеру»…, – это я себя самого цитирую, текст, написанный для альбома, изданного американским покровителем Беллы. Заказ, определял содержание, – про Беллу все так старались писать и выставляли её с турецкими коврами и прочей красотой. Публика к этому привыкла и именно этого от Беллы ждала и ждёт. Не открещиваясь от всей этой хрупкой роскоши заблудившихся фантазий, – в Белле она, эта хрупкая роскошь, наличествует, – я хочу сказать, что Белла художник жёсткий и жестокий, как большому художнику и полагается. Только мало кто это понимает.

Когда мы с ней обсуждали эту выставку, я предложил ей сосредоточиться на диптихе «Памяти Мэпплторпа», написанном в 1990-м. Белла ответила, что она его никогда не выставляла, так как никто ничего не понимает, это она сделала для себя, а все хотят…
Поймут, – ответил я – просто объяснить нужно.
Всю выставку мы решили собрать вокруг жесткого сочетания красного и белого, чтобы остальное крутилось вокруг него как крутится «Рулетка» на потолке, русская рулетка, вызывая Vertigo, головокружение. Головокружение перед падением.
Третье слово: Мэпплторп. Вот уж был жестоким и безжалостным, и диптих, написанный Беллой ещё в 1990-м, когда про Мэпплторпа никто ничего не слыхал, про жестокость и смерть и повествует. Небольшая деталь – Мэпплторпу посвящается – на оборотной стороне картины видны фабричные голубые букетики, так как основа – купленный в лавке лён для обивки, холстов-то не было, был девяностый, дефицит и очереди, и букетики эти и на могилу Мэпплторпа, и, заодно, девяностых.
Четвёртое: Конец. Вы правильно подумали, конец то самое и значит, что значит конец. In my end is my beginning – строчки Томаса Элиота в русском переводе звучат как «В моём конце – моё начало», что было бы смешно, когда бы не было так грустно: в конце, конечно же, начало, но в нём же и конец всего, а также конец каждого из нас персонально. Мэпплторп это очень хорошо понимал, и, вторя ему, эта выставка – о Конце, то есть о том, о чём вы правильно подумали, и смерти. Девяностые были типичным in my end is my beginning.
На одной из вечеринок при мне к Белле подлетела её милая и модная заказчица, ставшая что-то говорить о том, что, мол, вот, сказали, что портрет не похож, ах-ах и ох-ох. Белла посмотрела на неё выразительно и говорит:

А ты маску-то сними
Не правда ли гениально? Вот так – у неё и всё остальное.

Аркадий Ипполитов